Московские события 6 мая обозначили очередной рубеж в развитии политической ситуации так же, как в декабре — волна протестов против фальсификации выборов. На первом плане, конечно, насилие. Причем насилие бессмысленное и явно бесцельное. Зачем полиции надо было перед подходом колонн на Болотную площадь запрещать разрешенный митинг, и требовать демонтажа аппаратуры и прямо со сцены картинно забирать организаторов? К чему перегораживать путь согласованного шествия, не пропуская его на Болотную и тем самым превращая прорыв в техническую необходимость: люди по Якиманке всё подходили и подходили — если бы передовые колонны не отодвинули бы первую линию полиции, началась бы давка.
Однако сценарию заранее запланированной полицейской провокации противоречит попытка Сергея Удальцова усадить передние ряды на асфальт перед заграждением ОМОНа. Сидящих могли просто затоптать. К счастью, в толпе нашлось достаточно количество здравомыслящих людей, сумевших поднять большую часть садившихся и организовать прорыв вопреки призывам Удальцова и его соратников.
Это не точка, скорее – отточие…
Может показаться, что власти и организаторы митинга взаимно предоставляли друг другу аргументы для обвинения в провокации. В действительности же ни те, ни другие не понимали, что делают.
Однако дискуссия о том, кто больше виноват в насилии 6 мая, вряд ли будет кого-либо волновать уже через несколько недель. Не нужно быть пророком, чтобы предсказать, что насилия впереди предстоит ещё много — по самым разным поводам. 6 мая власти просто вернулись к практике, которая была для них совершенно нормальной вплоть до 10 декабря прошлого года.
Жесткое подавление уличных протестов, избиения и задержания активистов прекратились лишь после того, как в ходе декабрьских митингов стало ясно, что толпа, несмотря на репрессии, постоянно растет, а у полиции просто не хватает сил, чтобы контролировать ситуацию.
Последующие договоренности между властью и оппозиционными представителями либеральной элиты обеспечили на несколько месяцев относительную свободу шествий и митингов. По крайней мере, в столичных городах и некоторых крупнейших провинциальных центрах, где люди неожиданно почувствовали, если не ветер свободы, то хотя бы легкий сквознячок.
Увы, очень скоро ситуация пришла к своеобразному равновесию. Начальство оправилось от декабрьского шока, обнаружив, что, по большому счету, митинги и протесты никакой угрозы не представляют, и их можно просто игнорировать. Правящие круги почему-то были совершенно уверены, будто выборы и последующая за ними инаугурация президента поставят жирную точку на всей истории политического кризиса.
Удивительная наивность в стране, где власть никто и никогда не передавал на выборах.
Лгущий – первая жертва обмана
Казалось бы, сами так устроили, что голосование у нас является не более чем ритуальной процедурой, необходимой для придания законного вида политическому раскладу, существующему по факту. Но пытаясь убедить других в серьезном значении бутафорских электоральных процедур, власть сама в них поверила!
По логике властей, после того, как выборы состоялись, неколебимость сложившегося порядка гарантирована на шесть лет вперед, а то и на все двенадцать.
Только, как назло, в течение всего этого времени власть продолжала раздражать общество своими решениями и действиями. Социально-экономический курс, избранный после выборов, в точности соответствовал тем ужасам, которыми чиновники пугали избирателей в случае победы оппозиции. Иными словами, власти сами же в ходе своей зимней предвыборной кампании объяснили людям, чего надо бояться, а потом последовательно начали делать именно это.
В итоге 6-го мая получилось нечто прямо противоположное ожиданиям. В рядах демонстрантов я встречал людей, которые совершенно сознательно ходили на пропутинские митинги всего лишь двумя месяцами раньше. По беспрецедентной массовости демонстрации было ясно, что именно после выборов протест обретает второе дыхание.
Полиция тем временем продолжала действовать по заранее заготовленному сценарию, чем спровоцировала не только новый виток конфронтации, но и продемонстрировала оппозиционным активистам, что все прежде достигнутые компромиссы не имеют никакой ценности.
За этим последовала трагикомическая церемония инаугурации в совершенно пустом, вымершем городе, предварительно зачищенном полицией. Власть уже не скрывала, что собственную столицу воспринимает как враждебную территорию.
Такого не было ни при Сталине, ни при Брежневе.
Такого вообще никогда ещё не было.
Система родила Путина, но не наоборот
Последующие протесты на московских бульварах сломали ещё один стереотип. Раньше инициатива была у властей. Оппозиция только реагировала — на выборы, на заявления правительства, на инаугурацию. Теперь противники режима сами создают события, вынуждая власть реагировать.
Как быть со стихийным лагерем на Чистых прудах? Как относиться к непрекращающимся прогулкам молодежи по городу? Разрешать ли новые митинги, грозящие стать постоянной частью столичного пейзажа?
Оппозиционная деятельность становится модной, а новые модели поведения распространяются по стране. Правда, это пока ещё очень часто оказывается формой без содержания. Протест стал мировой тенденцией, но мало где он является столь малоосмысленным, как в России.
Современный русский бунт стал, вопреки Пушкину, весьма миролюбивым (сводясь, максимум, к самозащите демонстрантов от полицейских дубинок). Но бессмысленным от этого он быть не перестал. Скорее, наоборот. Ведь, скажем честно, помещик Пушкин (даром, что великий поэт) крестьянский бунт — оклеветал. Мужики отлично знали, чего хотели: земли без барина.
А вот сегодняшние активисты, говоря про Россию без Путина, не могут сформулировать общую программу. Для одних этот лозунг означает начало глубоких социально-экономических перемен, радикальную смену курса, другие, напротив, мечтают, чтобы всё осталось в точности как есть, только без Путина и коррумпированных чиновников.
Хотя и Путин и коррупция порождены пороками системы, а вовсе не наоборот.
Два шага налево?
Многие сравнивают стихийный лагерь на Чистых прудах с движением «Occupy Wall Street», но в Америке мы имели дело с действительно массовым движением, охватившим всю страну. Оно выдвигало социальные лозунги, понятные большинству и одобряемые им. Напротив, московские протесты разворачиваются на фоне безмолвия остальной России. И отнюдь не потому, что люди в других городах довольны официальной политикой или, наоборот, запуганы. Просто их интересы не представлены, их требования не сформулированы московскими оппозиционерами.
Нью-йорксие «оккупанты» придерживались разных взглядов, но были однозначно левыми. В Москве собрались вместе люди, взгляды которых часто не различны, а именно противоположны. Разумеется, можно говорить, что все они вместе будут идти вплоть до первых свободных выборов, а потом разделятся.
Но на самом деле всё будет ровно наоборот. Потому что если они не разделятся своевременно, создав самостоятельные и отдельные структуры общественной мобилизации, отстаивающие конкретные массовые интересы, то никаких свободных выборов не будет никогда.
Московская оппозиция вообще является культурным парадоксом. Копируя западные антибуржуазные модели сопротивления, значительная часть её сторонников не только не принимает ценности и принципы, породившие подобную практику, но, наоборот, видит своим идеалом тот самый буржуазный порядок, из борьбы с которым и возникла культура сопротивления. В этом проявляется глубочайший и почти неискоренимый провинциализм образованной России, которая, даже подражая Европе, не пытается её понять. (Впрочем, чем меньше понимают, тем старательнее имитируют).
Другое дело, что политический процесс, раз запущенный, обладает способностью обучать не только своих участников, но и тех, кто пока находится в роли наблюдателей.
Российское общество левеет, нравится это кому-то или нет.
Точка невозврата
Даже радикальная форма протеста сама по себе ставит неминуемый вопрос о радикализации его политического и социального содержания. Проблема лишь в том, что сами левые не готовы сделать из этой реальности должных выводов.
Страх не понравиться либералам, которые контролируют, причем, весьма жестко, «оппозиционные» информационные ресурсы, заставляет многих левых проявлять сдержанность, превращая собственные социальные лозунги в невнятное бормотание.
А между тем, будущее движения и его успех зависят исключительно от того, сможет ли гражданский протест перерасти в социальный, а гулянье по бульварам в революцию. Потому что никаким другим способом демократию завоевать не удастся, и если кто-то этого не понимал до 6-го мая, то власти это ему разъяснили.
В конце концов, не в полицейских дубинках дело, а в структуре власти, совершенно нечувствительной к общественному мнению и даже к общественным потребностям. Именно эти объективные потребности и могут стать той единственной энергией, которая (если эти потребности сформулированы и выражены через организованное социальное действие) может сдвинуть ситуацию с мертвой точки, сломав инерцию бюрократического порядка.
Это, собственно, и есть революция.
Враг не дремлет. В тебе
Между тем настроения толпы постепенно меняются как в провинции, так и в Москве. Лозунг новых выборов дополняется призывами отстоять бесплатную медицину и здравоохранение, дать рабочим право на забастовку, не допускать повышения коммунальных платежей, остановить закрытие школ и т.д. Всё больше красных флагов развевается над колоннами демонстрантов, да и те, кто не признают себя левыми, охотно соглашаются, что здравоохранение и образование надо защитить. Однако лидеры движения пока делают всё возможное, чтобы социальные требования не стали частью базовой программы оппозиции, хотя именно от этого зависит массовость, а, следовательно, и успех выступлений.
Главным барьером на пути демократического движения является не власть, не омоновец с дубинкой. Главным препятствием является нынешняя структура движения, не отражающая массовых потребностей, и московская публика, которая всё ещё живет «под собою не чуя страны».
А тем временем страна пробуждается. Над этим работают общими усилиями власть и оппозиция, экономическая ситуация и повседневный опыт миллионов людей.
Если движение за демократизацию не будет поддержано остальной страной, оно рано или поздно выдохнется. Свобода это не игрушка для избранных и не награда, которой нужно одарить представителей столичной элиты, это право большинства менять политику в собственных интересах.
Протест перестает быть привилегией и становится правом.
Равным для всех.
Борис Кагарлицкий, директор Института глобализации и социальных движений, кандидат политических наук, социолог.
