Подрыв поезда «Невский экспресс» произошел 27 ноября 2009 года на границе Тверской и Новгородской областей. В результате взрыва погибли 27 человек, 132 были ранены.
Сначала ответственность за взрыв взяли на себя националисты из некой группировки «Combat 18-Невоград». Потом заявление о том, что именно они подорвали поезд, появилось на сайте кавказских экстремистов, которые утверждали, что действовали по приказу лидера террористической организации «Имарат Кавказ» Доку Умарова.
Именно эту версию и стало разрабатывать следствие.
Следствие установило, что подрыв «Невского экспресса» осуществила группа боевиков, возглавляемая Саидом Бурятским (Александром Тихомировым), который был убит в марте 2010 года в ходе спецоперации ФСБ в селе Экажево в Ингушетии.
Именно в этом селе и проживали все обвиняемые по делу «Невского экспресса»: Зелимхан Аушев и девять представителей рода Картоевых – Тимур, Магомед, Беслан, Мурад, Татархан, Идрис, Ильяс, Тархан, Беслан. Как утверждает защита, никаких реальных доказательств того, что все они были как-то связаны с группировкой Бурятского, обвинение так и не предоставило.
WordYou побеседовал с адвокатом одного из осужденных Мусой Плиевым.
— С каким настроением вы вышли из зала суда?
— Трудно объяснить. Просто, когда суд сказал, что удаляется на совещание на два часа, стало все понятно. Что говорить, если суд счел достаточным 2 часов, чтобы вынести приговор 10 подсудимым по делу, в котором находится 115 томов?!
Было понятно, что приговор будет обвинительным и очень жестоким.
Мы, защитники, с первого дня столкнулись с некорректным, если не сказать хамским, отношением со стороны суда. Любое доказательство защиты отвергалось или просто игнорировалось. Позицию защиты отказывались обсуждать. Суд был настроен на обвинительный приговор. И было очевидно, что у судей есть какой-то заказ, какое-то указание.
Они очень спешили. У суда была какая-то заинтересованность максимально быстро закончить это дело. Но защита была подготовлена серьезно, мы представили достаточно много доказательств, что наши подзащитные не причастны к этому преступлению и не имеют никакого отношения, ни к Бурятскому, ни к Умарову.
— Но не может же судья игнорировать реальные доказательства…
— Может. Еще раз подчеркну — суд был несправедливым и необъективным. Это не просто слова. Даже тот факт, что суд сразу же засекретил это дело говорит о том, что они хотели по-быстрому «состряпать» его за закрытыми дверями. Что и произошло. Я думаю, если бы на процессе присутствовала пресса, у суда возникли бы проблемы, им было бы сложнее провернуть это дело.
Мой подзащитный Тимур Картоев получил 7 лет 6 месяцев. И я, конечно, не согласен с его обвинением. Как и с обвинением всех остальных. Ведь никаких доказательств представлено не было.
— Но какие-то доказательства, подтверждающие вину подсудимых, обвинение все-таки предоставило?
— У них нашли, вы не поверите, гексоген на одежде. Точнее — якобы нашли. Получается странная картина: через полгода после теракта их ловят и у всех (!) на одежде находят гексоген…
Это, конечно, нонсенс. Понятно, что были фальшивые экспертизы. Все в этом деле притянуто за уши. Представьте себе, все обвинение построено на оперативных справках.
Защита оспорила все экспертизы. Я это не голословно заявляю – мы доказали, что все эти экспертизы – фаль-ши-вые. Но когда судьи поняли, что у них разваливается обвинительный приговор, они незаконно вернули дело судебному следствию, чтобы прокуратура могла подчистить ошибки.
Так они дали им время для маневра. О, у прокуратуры с судом была полная идиллия. Иногда мы просто путали, где судьи, а где прокуроры.
— Почему обвинили этих людей?
— Просто там, в Экажево, была проведена спецоперация. Силовики убили нескольких человек, ну и арестовали наших подзащитных. А тут дело по «Невскому экспрессу», вот они и решили повесить. И теракт вроде как раскрыт. Вот и все. Дело просто состряпано.
Это, конечно, далеко не единственный случай, когда людей из Ингушетии незаконно осуждают. Просто республика сегодня превратилась в удобное место для ловли «нужных» преступников. Можете посмотреть по другим делам – терактам, подрывам. Ингушетия на первом месте. Это потому что в республике нет руководства, которое бы заступилось за своих граждан, потому что там сейчас идет гражданская война.
Может, конечно, руководство об этом не знает, но война идет. А война порождает и беззаконие. И пока будут такие суды и будут выноситься такие приговоры, пока безвинных будут обвинять и бросать в тюрьмы, война будет продолжаться.
— А на какой приговор Вы рассчитывали?
— Защитники были настроены по-разному. Я вот рассчитывал на оправдательный приговор, может, это звучит наивно. Ну, понял бы я, если были бы хоть какие-нибудь косвенные доказательства. Но нет ни одной фотографии, ни одной прослушки, ни одного телефонного звонка. Нет ни одного подтверждения, что наши подзащитные созванивались, договаривались, переписывались, получали от кого-то задания.
Я такого еще не видел.
— Как подсудимые отреагировали на приговор?
— Можете себе представить состояние людей, которых ни за что отправляют в тюрьму на всю жизнь? На основании каких-то справок, которые не имеют никакой силы. Это не описать.
Впрочем, они ведь тоже видели отношение суда, опять же в прямом смысле хамское. Их просто затыкали во время процесса. Им запрещали общаться с прессой, им вообще запрещали что-то говорить. Так что они сразу поняли, что ничего хорошего от этого суда ждать не стоит.
Кстати, надо отметить, что в деле не было никаких свидетелей, которые указывали бы на подсудимых. На суде не было ни одного потерпевшего. Вы можете представить себе такое, что на оглашение приговора не пришел ни одни потерпевший, ни один представитель погибшего. А знаете, почему? Потому что они поняли с самого начала, когда побывали в суде, что на скамье подсудимых оказались не те люди.
— А никто из обвиняемых не признал своей вины?
— Конечно, нет. В чем им признаваться?
— Оказывалось ли на них давление?
— Конечно. Не исключаю, что были и пытки. Но, тем не менее, их не заставили оговорить себя.
Суду бы, конечно, очень хотелось, чтобы кто-нибудь «признался». Тогда бы им даже не пришлось уходить в совещательную комнату и делать вид, что они там что-то обсуждают.
— Что вы намерены теперь предпринять?
— Мы уже обжаловали это дело в Верховном суде. Пока еще неясно, когда будет рассмотрение. Хотя есть информация, что дело уже возили из Тверской области в Верховный суд. Под охраной, тайно. Если это подтвердится, то, значит, ревизия уже была.
Но это незаконно, конечно.
— Что вы будете делать, если Вашу апелляцию не удовлетворят?
— Мы будем бороться. Надо, в конце концов, раскрыть это страшное преступление, найти виновных в теракте, а безвинных — отпустить. Да, за это дело уже раздали кому-то ордена, медали. Бог с ними, пускай носят. Но надо довести дело до конца. И мы пойдем до конца. Если, конечно, и против нас [защитников] не предпримут ничего противоправного.
Вполне могут.
— Кто же, по Вашему мнению, виноват?
— Существует очень много разных версий, но я думаю, что РЖД в курсе, что у них на работе происходит. В РЖД должны знать, вот у них и следует спрашивать.
Железная дорога – тут самое заинтересованное лицо. Они же продают билеты людям, когда настоящие преступники на свободе. И это тоже трагедия липовых процессов.
