Вероятность удара США и Израиля по Ирану довольно низка, отмечает эксперт, поскольку работа над иранской ядерной программой продвигается очень медленно, и санкции не дали желаемых результатов. Иранцы сегодня хотят такой демократии, чтобы не пришлось ради нее проходить через революцию, на собственном опыте разочаровавшись в революционных идеях.
Без поддержки Ирана сирийский президент Башар Асад не был бы сегодня у власти, заявил Карим Саджадпур в интервью Today’s Zaman.
— Следует ли ожидать чего-то поразительного от нового президента Ирана?
— Учитывая давние стратегические принципы Исламской республики, я не предвижу значимых перемен в таких вопросах, как поддержка Ираном режима Асада, «Хезболлы», и неприятие существования Израиля. Но я думаю, что при президенте Рохани мы увидим, как Иран пытается восстановить отношения со странами Персидского залива, в частности, с Саудовской Аравией — отношения, которые действительно ухудшились во время Ахмадинежада. Между этими двумя странами продолжается опосредованная война в таких местах, как Ирак, Ливан и Сирия, и я думаю, мы увидим, как они предпринимают попытки улучшить это положение вещей. Тем не менее, насчитывающие три десятилетия стратегические принципы Ирана остаются теми же самыми. И в том, что касается основных источников напряженности в отношениях между Ираном и США, я не предвижу реальных изменений.
— Что самое интересное в новом президенте?
— Президент Рохани получил степень кандидата философских наук в Шотландии. В отличие от Ахмадинежада, который провел всю свою жизнь в Иране, Рохани учился за границей и имеет более широкие представления о мире. Я думаю, это влияет на его мышление. Он представитель режима, но принадлежит к той школе мысли в Иране, которая называется прагматическим консерватизмом. Они пытаются ставить экономические интересы выше революционной идеологии.
— Кажется, Иран стал более стабильным со времен Зеленого движения?
— Я думаю, что в 1979 году у иранцев была революция без демократии. Сегодня они стремятся к демократии без революции. Восстания в арабском мире, в таких местах, как Сирия и Египет, только охладили стремление к народному восстанию в Иране. Люди уже разочаровались в одной революции, и не склонны романтизировать, что революции приводят к положительным результатам. Я думаю, в Иране есть еще огромное желание фундаментальных перемен, — политических, экономических и социальных. Но в то же время, есть и широко распространенное отвращение к смуте и кровопролитию.
— Как в Иране воспринимают то, что происходит в Египте после 3 июля?
— Региональная политика Ирана является побочным продуктом его отношений с США. Говоря немного упрощенно, там считают, что то, что плохо для Америки — хорошо для Ирана. Поэтому, когда в Египте был свергнут Мубарак, хотя «Братья-мусульмане» и не были друзьями Ирана, тот факт, что США потеряли союзника, Иран воспринял как отвечающий его интересам. Но последние события в Египте являются для него неудачей. Потому что это возвращение к статус-кво, к старой гвардии, военному правительству, которое имеет тесные связи с Америкой.
— Какими вы видите отношения между Анкарой и Тегераном в настоящее время?
— Улучшение этих отношений, которые действительно стали более напряженными при правительстве Ахмадинежада, особенно после восстания в Сирии, станет еще одним приоритетом для правительства Рохани. В какой-то степени исправить их Ирану поможет более профессиональная внешняя политика под руководством чрезвычайно способного министра иностранных дел Мухаммада Джавада Зарифа. Тем не менее, некоторые фундаментальные разногласия одними красивыми фразами не разрешить. Например, в отношении Сирии две страны находятся на полярно противоположных сторонах спектра; во многих смыслах это игра с нулевым исходом. Это будет и дальше оказывать влияние на их взаимоотношения. Мне следовало сказать в самом начале, что в иранской внешней политике существует большая преемственность, поскольку многие действующие силы не зависят от того, что происходит на выборах. Например, те люди, которые определяют влияние Ирана в таких странах, как Ирак, Ливан, Афганистан или Сирия – не дипломаты из министерства иностранных дел, они из Революционной гвардии.
— Существует ли в Турции эффективное иранское лобби, оказывающее влияние на турецкую политику?
— Я не думаю, что есть иранские лоббисты или дипломаты, эффективно подталкивающие турецкое правительство к более примирительной политике по отношению к Ирану. Дело в том, что Турция расширяет свои энергетические отношения с Ираном, импортирует больше нефти и газа, и это приводит к напряженности между турецкими экономическими и политическими интересами. Так что Иран попытается использовать энергию как орудие против Турции. Турецкое руководство, в частности, Эрдоган и Давутоглу, считают себя очень сильно преданными Ираном, и я считаю, что существует недоверие к Ирану на личном уровне. Вероятно, новому иранскому правительству придется попытаться вернуть доверие Анкары.
— Каково отношение Турции к напряженности между США и Ираном?
— Если бы вы в 2010 году заговорили с турецкими дипломатами об американо-иранской напряженности, большинство из них сказали бы, что проблема в Вашингтоне, а не в Тегеране. С тех пор между турками и иранцами произошел ряд негативных событий, особенно в отношении Сирии, и сегодня, пожалуй, больше турецких дипломатов сказали бы, что проблема скорее в Тегеране, а не в Вашингтоне. Тем не менее, некоторая вполне реальная напряженность есть и между Турцией и США, будь то в отношении Сирии или Египта, и это неизбежно скажется на сотрудничестве с Ираном. А в более широком плане, иранцы сейчас подвергаются одним из самых драконовских режимов санкций в современной истории. Как в плане ширины, так и глубины, то есть набора санкций и числа участников. Два человека, которые действительно ответственны за эти санкции – это Обама и Ахмадинежад. В отличие от Буша, Обама пытался налаживать диалог с Ираном. Многие страны по всему миру, в том числе, возможно, Турция, подумали: «Америка сделала усилие, чтобы протянуть руку, но Ахмадинежад не ответил взаимностью». В то же время Ахмадинежад вел себя провокационно до абсурда, что оттолкнуло многих мировых лидеров. С приходом Хасана Рохани и таких профессиональных дипломатов, как Джавад Зариф, будет гораздо труднее изолировать Иран так, как он был изолирован в последние несколько лет.
— Эффективны ли санкции, принятые против Ирана в связи с его ядерной программой?
— Я считаю, что Иран одновременно нажимает на газ и на тормоз. С одной стороны, он наращивает число центрифуг и применяет более сложные центрифуги. В то же время, низко-обогащенный уран, который он производит, преобразуется в топливные стержни. В конечном результате этот процесс подводит его ближе к достижению ядерного распада. Санкции определенно причинили правительству и людям много боли. Возможно, они помогли замедлить прогресс Ирана, но, конечно, не остановили его. Одна из проблем или недостатков режима санкций заключается в том, что иранское правительство готово скорее подвергать население экономическим трудностям, чем пойти на компромисс. В этом отношении, санкции не дали желаемого результата, а именно, заставить Иран пойти на компромисс.
— Какова вероятность израильского или американского военного удара по Ирану в сколько-нибудь обозримом будущем?
— Я вижу очень малую вероятность израильского либо американского военного удара по Ирану. Израильтяне хотели бы, чтобы это сделали США. Им, конечно, не хочется делать это самостоятельно. В США существует непреодолимое желание, как со стороны Белого дома, так и Конгресса, постепенно сворачивать зону влияния Америки на Ближнем Востоке, и начинать государственное строительство у себя в стране. Очень мало желания, и среди народа, и на президентском уровне, начинать новую войну в регионе. К тому же Иран движется столь размеренными темпами, что вряд ли даст предлог для военного нападения. Он ведет свой автомобиль со скоростью не 100 миль в час, а 15. С сегодняшнего дня по 2016 год вероятность американского или израильского военного удара крайне низка.
— Как бы вы описали роль Ирана на Кавказе?
— Хорошей лакмусовой бумажкой для оценки роли Ирана на Кавказе будет взглянуть на отношения Ирана и России. Можно сказать, что эти отношения близки, насколько возможно. Отчасти потому, что Россия не видит, чтобы Иран играл сколько-нибудь угрожающую роль или пытался бороться за сферы влияния на Кавказе.
— Как вы оцениваете положение Анкары и Тегерана в регионе на сегодняшний день?
— Я вижу три конкурирующие за власть и влияние парадигмы на Ближнем Востоке. Есть движение сопротивления во главе с Ираном, волна сектантского суннитского ислама во главе с Саудовской Аравией и современный ислам во главе с Турцией.
Я считаю, что Сирия на самом деле скатилась до сектантской войны. Если взглянуть на Сирию с точки зрения демографии, она преимущественно суннитская, и я думаю, что такие страны, как Саудовская Аравия, намерены извлечь из этого пользу. В других частях региона, где больше стабильности, или в странах, где многочисленнее средний класс, пример Турции гораздо более привлекателен. И, несколько обобщая, влияние Ирана на Ближнем Востоке возрастает, когда люди особенно возмущены США и Израилем. Потому что тогда усиливается притягательность сопротивления и реакция на империализм. По этой причине, мне кажется, иранское влияние на Ближнем Востоке достигло своего пика летом 2006 года, когда Ирак превратился в сплошное побоище, Израиль бомбил «Хезболлу», и народный гнев против Израиля и США достиг максимума. Но когда роль США уменьшается, и стабильность вырастает, такие страны как Турция выходят вперед.
Полный текст интервью опубликован на сайте todayszaman.com
