Прежде чем объяснить, почему я занимаю эту позицию, нужно иметь в виду три момента. Сейчас царит такое смятение, выдвигаемые доводы столь тенденциозны и зачастую настолько гротескны, что наша первая обязанность – внести ясность.
Первое: «Братья-мусульмане» в Египте или «Аль-Нахда» в Тунисе пользующиеся популярностью и избирательной легитимностью в своих странах; все демократы должны уважать вердикт урн для голосования. Можно не соглашаться с решениями и позицией пришедших к власти исламистов, но ничто не может оправдать военный переворот, как в Египте — это означает, что ненасильственные демонстрации, призывающие военных отступить, вправе отвергать манипуляции генералов. Главный вопрос не в том, возможна ли демократия с исламистами у власти — предполагая, что демократические нормы соблюдаются — а может ли существовать хотя бы видимость демократии при военном аппарате, который ни разу за шестьдесят с лишним лет не проявил уважения к этим нормам.
В Тунисе нельзя допускать, чтобы внутренняя дестабилизация, будь то через вредоносное маневрирование исламистов крайнего буквалистского толка, или их фундаменталистских светских коллег, подрывала легитимность институтов страны. Нельзя оправдывать то, чему нет оправдания во имя идеологических разногласий с избранными представителями народа.
Второе: проблема терминологии. Повсюду царит путаница; никто точно не знает, кто или что такое «исламизм». Термин, ставший сейчас сильно уничижительным, может применяться к движениям начиная от «Аль-Каиды» (по всему миру, а в последнее время на севере Мали), до законников из «Аль-Нахды» и «Братьев-мусульман», включая Партии справедливости и развития в Турции и Марокко (с определенными оговорками), и вплоть до иранского режима. Трудно поверить, что эта путаница в терминологии используется чисто случайно. Между тем нефтяные монархии Персидского залива, эти богатые союзники Запада, власти которых утверждают, что демократия — неисламская, режимы, применяющие шариат в самой формальной и репрессивной форме и запрещающие женщинам участие в общественной и политической жизни, никогда не называются «исламистскими», хотя их политика и практика образуют сущность политического ислама.
Кроме того, различные исламистские партии или организации нужно описывать точно: некоторые из них ненасильственные, реформистские и правоведческие; другие буквалистские и догматические, а третьи склонны к насилию и экстремизму. Без понимания этого невозможен никакой серьезный научный или политический анализ. Хотя основное внимание в этой статье уделяется реформистским и правоведческим движениям, она коснется всех исламистских тенденций (основываясь на предположении, что сторонники политического ислама стремятся к государственной власти).
И наконец, должно быть совершенно ясно, что моя критика исламизма никоим образом не означает поддержки позиций и политических программ его оппонентов. За шестьдесят с лишним лет самозваные «либеральные», «прогрессивные», «светские» или даже «левые» (все это в положительном смысле) силы не смогли выдвинуть серьезные альтернативы для вывода своих стран из кризиса. Оппозиции «ретроградным исламистам» не достаточно, чтобы добиться идеологического или практического авторитета. В самом деле, некоторые из «либеральных» фракций в прошлом доказали свою дружественность диктаторам, и поддерживали тесные контакты с Западом, неспособные при этом понять своих собственных сограждан; зачастую свои разногласия и отсутствие политического влияния они сглаживали заявлениями, что объединились против «исламистов». Этим фракциям не хватает массовой поддержки, и факт этот их лидерам прекрасно известен. Таким образом, наша критика первых не может рассматриваться как согласие с взглядами последних. Нет, наша цель состоит в описании глубокого кризиса политического сознания в мусульманских странах, охватывающего все идеологические горизонты.
Пришло время освободиться
Настало время выйти за рамки исламизма. Когда первые проявления исламизма сформировались и укоренились в начале ХХ века на Ближнем Востоке, в Африке и Азии, большинство из них разделяли троякую цель: освободить свои страны от колониализма, вернуться к исламу, чтобы противостоять культурной вестернизации, и развивать постулаты и принципы, аналогичные латиноамериканской теологии освобождения, то есть социальную справедливость с приоритетом для бедных и угнетенных.
Они были религиозно консервативны, социально и экономически близки к своих народам, и считали самим собой разумеющимся, что национальное государство лучше всего подходит для освобождения их стран от многогранного ига колониализма. Можно соглашаться или нет с этими движениями, но по крайней мере их идеологическая и политическая ориентация была понятна.
Мир изменился, и все говорит о том, что исламистские организации, такие как «Братья-мусульмане» и другие правоведческие и реформистские группы, не поспевают за мировыми историческими событиями, за изменениями в международных отношениях и, прежде всего, за новой парадигмой глобализации. Кроме того, государственная власть, которая в начале понималась как средство социальных, политических, экономических и культурных реформ, превратилась в самоцель, извратив и намерения, и действия значительного числа исламистских движений. Эти факторы в совокупности привели с течением времени к образованию разрыва между часто повторяемыми целями исламистских движений, сохранивших значительную поддержку населения, и их неспособностью реагировать на требования новой эпохи. Став националистическими исламистскими движениями, из-за своей одержимости государством, они в конечном счете начали пренебрегать фундаментальными экономическими вопросами, крупными культурными проблемами, и даже не учитывали основные вопросы свободы, гражданства и личной автономии. Загнанные в оппозицию, полностью приверженные желанию (и порабощенные им) узаконить свое участие в демократическом процессе в качестве достойной доверия, открытой и надежной в глазах Запада силы, исламисты стали силой реакционной, которая, во имя прагматизма, идя на один компромисс за другим, сохранила свои религиозные привязки, лишив их при этом изначально присущего потенциала к социальному, экономическому и культурному освобождению.
Религия как страсть
Как далеки мы от новой интерпретации наших письменных религиозных источников, или от народно-освободительной «теологии», которая отдает абсолютный приоритет бедным и угнетенным; которая, в конечном итоге, рассматривает социальные и политические отношения в экономическом и культурном плане. Исламисты сегодня не могут предложить какой-либо надежной или жизнеспособной экономической альтернативы. Во имя своей одержимости международным признанием они склонились перед требованиями доминирующей капиталистической экономики. Религиозные привязки стали строго защитными и противодействующими, направленными в первую очередь против вседозволяющих крайностей Запада и западников. Они утратили способность предлагать этический подход к образованию, социальной справедливости, окружающей среде, культуре и взаимодействию. Часто предпринимаются популистские попытки привлечь религию для пробуждения определенных эмоций, самоопределения или победы на выборах.
Можно, конечно, прославлять экономические успехи Турции, не говоря уже о продемонстрированных ее лидерами компетентности и прагматизме (не забывая при этом критиковать отсутствие некоторых основных свобод, а также тенденцию к монополизации власти); можно приветствовать развитие исламистского мышления в Египте и Тунисе, или становление гражданского государства с исламскими ссылками, вместо теократического «исламского государства». Но их слова остаются по преимуществу лозунгами, реакцией на нападки после прихода к власти, а не основанием ясного, оригинального, по-настоящему творческого политического проекта. Программы формальных и консервативных исламистов мало чем могут похвастаться, разве что доказать, что они тоже способны справиться не хуже – или не лучше – чем их противники, в смысле общей неспособности достичь существенных перемен.
Возможно, пришло время пересмотреть приоритеты, сместить парадигму; может быть, пора уже политическому исламу перестать быть внутренне политическим. После столетия оппозиции властным структурам и нескольких десятилетий реального обладания властью, исламизм стал идеологией средств и управления. Ему нечего предложить в более широком плане, помимо реакции на «западную агрессию» или на «внутреннего врага». Мусульманские страны не смогут освободиться до тех пор, пока они прикованы к такому ограничивающему и противодействующему видению. Потребность людей в смысле, достоинстве и духовности, далекой от эфирной концепции веры, религии и правил, должна быть услышана. Перед нами стоит задача пересмотреть конечные цели человеческой деятельности, и определить разработать контуры индивидуальной и социальной этики как реальной альтернативы несправедливому и бесчеловечному мировому порядку. Потребность в смысле, свободе, справедливости и достоинстве никогда не была сильнее; сегодняшние мусульмане нуждаются во всеобъемлющей философии целей, они должны вырваться из того хаоса средств управления, до которого был низведен политический ислам. Мусульманские страны взывают об интеллектуальной революции, о революции столь же радикальной по сути, сколь и смелой в своих целях.
Настало время отстраниться от обладающих властью, отойти от мелочной политики и политиков, и принять всю глубину и широту традиций исламской цивилизации, богатство ее смысла, устанавливающего правила ради достижения достоинства, свободы, справедливости и мира. Мусульманским народам сегодня необходимо срочно восстановить свои позиции. Решающее значение в этом процессе имеют духовность и мистицизм: не те, что присущи определенной форме суфизма, которая, не желая «принимать участие в политике», в конечном итоге играет в игру властей (и колонизаторов), а поиски себя, которые подлинный суфизм никогда не отделял от человеческих, социальных и политических (путем мудрого и справедливого правления) аспектов. Утверждать, что свобода должна предшествовать «шариату», не достаточно; не хватает всестороннего размышления о свободе в современную эпоху, и высших целях (макасид) Пути (аш-шариат), которое отменит низведение его к своду правил, преподносимых как непостижимые божественные законы.
Наука нуждается в молодых ученых
То, что дал нам Аш-Шатиби своим обобщением «целей шариата», — представляющим собой на самом деле «философию права» — должно быть переосмыслено для понятия свободы: мы нуждаемся в «философии свободы», которая не может быть ограничивающей реакционной или догматической, но должна быть широкой, целостной и освобождающей, справедливой как для мужчин, так и для женщин.
Существует насущная потребность в молодых ученых (улемах) обоих полов, в интеллектуалах, которые проявят чуточку мужества. Проявляя уважение к самому посланию и неизменным правилам религиозной практики, они должны настойчиво стремиться к интеллектуальной смелости тех, кто придал многовековой исламской традиции ее силу. Вопреки тем учреждениям, которые зачастую их формируют, которые находятся под контролем государства и интеллектуально ослаблены (таким как сегодняшние Аль-Азхар и Умм аль-Кура), молодые поколения мусульман должны освободиться, сделать заметным свое присутствие и придать новый смысл динамике гражданского общества, которое уже не остается пассивным наблюдателем; или просто возмущаться, проявлять свое негодование, или же исследовать новые способы действовать, новые и альтернативные видения. И в то же время, сопротивляясь установленному порядку, они должны оставаться верны самим себе.
Стоящие перед нами задачи огромны, но освобождаясь от одержимости «политикой», основанное на размышлениях движение должно прояснить условия противодействия, стремящегося к освобождению людей через образование, социальную активность, альтернативы доминирующей экономики, через культурное и художественное творчество. По сути, я уже упоминал интеллектуальные задачи вынесения на обсуждение общих конечных целей и разработки глобального видения, способного гарантировать автономию и справедливость. Приоритет должен отдаваться внутренним разногласиям между суннитами и шиитами, и между конфликтующими школами мысли (даже между религиозными и светскими). Проблемы, питающие это разделение, зачастую довольно серьезны, но столь же часто и откровенно смешны. Обязанность ученых, свободных интеллектуалов и активистов – выбраться из этой западни (которую сегодняшние исламисты порой тщательно охраняют, рискуя сами в нее угодить). Мусульмане не одиноки в своем сопротивлении. Необходимо не только срочно наладить отношения между Севером и Глобальным Югом, и оставить в прошлом надуманное противопоставление ислама и Запада; жизненно важно исследовать потенциал нового образовательного, научного и культурного сотрудничества с народами Латинской Америки, Африки и Азии.
Мусульманская мысль, питавшаяся представлениями, что должна жить только собственной мудростью, независимо от ее источника, стала изолированной, обратилась внутрь себя и иссохла от своей неспособности учиться и черпать у других цивилизаций, культур и обществ. Исламисты в этом не исключение: одержимые Севером, они потеряли ориентацию… и Юг (разве кибла, фокусирующая взгляд на центре и придающая ему смысл, не представляет одинаковую ценность и величие для всей периферии?).
Сегодняшние исламисты создали консервативную идею, которая способна только подгонять все под себя. Современное мусульманское сознание должно освободиться от этой идеи, и вернуться к реформаторской и почти революционной мощи человечного и духовного содержимого своей традиции, призывающей равно к примирению с собой и к открытости по отношению к другим. Очередной цикл заканчивается; обновление манит нас. Познакомившись ближе с нашим наследием, определив приоритетные цели, и научившись эффективнее использовать имеющиеся у нас новые инструменты, мы сможем достичь своих целей: свободы, достоинства и раскрепощения. Парадокс заключается в том, что сегодняшние мусульмане, которым не хватает уверенности в себе, стали надзирателями, которые держат в дрожащих руках ключи от собственной тюрьмы.
Тарик Рамадан, профессор Оксфордского университета, президент исследовательского центра в Брюсселе «Европейская мусульманская сеть». Английская версия статьи опубликована на сайте tariqramadan.com
