— Марина, давайте поговорим о Кавказе, тем более, что это основная тема ваших книг. Скажите, вот в советское время кавказец, если судить только по книгам, кинофильмам и ТВ, был веселым, поющим, танцующим человеком, гостеприимным до невыносимости, щедрым и светлым. Сегодня он предстает угрюмым, ожесточенным, злым и мстительным. Он не мыслим уже без тротила и автомата. Что случилось? Неужели так быстро народы этого региона переродились?
– Я думаю, что просто произошли определенные события, которые изменили образ кавказца в массовом сознании. Заметны обычно те, кто делает что-то дурное или непринятое в конкретном обществе. Ну, например, танцует где-нибудь на площади лезгинку или носит футболку с надписью во всю спину – «Дагестан». То есть, приехав в чужое место, неважно гражданин он этой страны или нет, человек не желает вести себя в соответствии с теми нормами, по которым тут жили до его приезда. Меня это тоже напрягает. Сильно.
Но множество кавказцев ведут себя нормально и никак не выдаются из общей массы. Они интегрированы и они незаметны настолько, что по ним не скажешь: они – кавказцы. Но они не видны, видны другие. Я хочу сказать, что у всего есть причины. Это я про вызывающее поведение некоторых гостей столицы. Просто в этих причинах никому неинтересно разбираться. Гораздо выгодней настраивать одних против других и наоборот.
– Как вы можете объяснить, негативное отношение к кавказцам и прочим, так называемым, «понаехавшим»? Хотя вот приходилось читать, что это психологически вполне объяснимо. В тюрьме часто злобу вызывает не тюремщик, а соседи на нарах. Что скажете?
– Для меня все гораздо проще. Я много работала на Кавказе и в результате я его неплохо узнала. Почему общество реагирует негативно на кавказцев? Ну, потому что некоторые из них не умеют себя вести, и негатив – вполне нормальная реакция на какую-нибудь «неместную» выходку. Некоторые, но не все. Мне кажется, все это нужно сглаживать, ну, хотя бы не раздувать, культивировать любовь друг к другу, а не нелюбовь. Потому что всероссийская нелюбовь – она и подзадоривает кавказцев вести себя так, как от них ждут. Мы же знаем, что некоторые политики намеренно используют нелюбовь к Кавказу для увеличения своего рейтинга.
– Вы сейчас говорите об Алексее Навальном?
– Вот я намеренно избегаю произносить это слово – «Навальный». Мне это слово неприятно. Вернемся к тем политиками, которые разжигают… А Навального я, кстати, политиком не считаю. Его прямое призвание – блогерство. Он гений по разбрасыванию из блогов какашек. Чем я ему и желаю заниматься. Так вот… таким политикам кажется, что они просто разговаривают со своей публикой на доступном ей языке. А, по-моему, люди заслуживают лучшего – то есть слов с более достойным и благородным и добрым посылом. По моему, выращивание рейтинга на ненависти и агрессии – хоть к Кавказу, хоть к Путину — это признаки слабого политика, нечестного человека. А когда не любить будет некого, этот политик что будет делать? К чему будет призывать?
Марина Ахмедова
– Вы пишите о трагедии Чечни, о горьких событиях в Дагестане. Описываете тамошние обычаи, их образ жизни, фольклор. Но, насколько я знаю, вы не были в Чечне в то время? Как можно описывать то, чего ни разу не видел и не ощутил на себе? Хотя, вот многие писатели создавали романы о путешествиях в далекие страны, никуда не выезжая.
– В Чечне я была, но, разумеется, не во время войны. Когда началась война, я училась в школе. И потом я еще не была журналистом. И Маканину, когда он написал «Асан» предъявляли, что он никогда не был в Чечне. А какая разница? Книжка нравится? Читайте. Я в Чечне была много раз, но уже после войны.
– А вы сами как считаете, ваши книги художественные, или документальные, в них больше вымысла или реальности? Каким образом вы собираете факты и хронику для ваших произведений?
– Художественные. Я не понимаю, почему книга, основанная на реальных фактах, не может быть художественной? Что мешает? Конечно, часто я за основу сюжета беру реальную историю и поселяю в них реальных людей. Но я все это докручиваю, как хочу, собираю, склеиваю. Ну, просто пишу. Пишу так, как писала бы вымысел – с тем же вдохновением. Но работаю по сбору материала я, как журналист. Если интересует тема, я в нее внедряюсь, я в ней живу, не как инородный элемент, а как действующее лицо или незаметный наблюдатель. Я пишу репортаж, а потом, если история еще со мной, то и книгу. Когда добросовестно делаешь репортаж, остается много неиспользованной информации. А моя книга «Шедевр», например, вообще не журналистская – она вся из головы.
И, конечно, у меня еще есть такой журналистский момент – я вообще не даю оценки своим героям словами. Я пытаюсь создать для читателя ощущение присутствия, погрузить его в ту ситуацию, в то место, в тех людей. Чтобы он ушел туда и забыл о реальности.Это я стараюсь так делать, я не говорю, что у меня это получается. А выводы, если они требуются, читатель пусть делает сам, у него есть свой мозг.
– Вы получили награду за художественное исследование психологии смертниц. Тема так же страшна, сколь и актуальна. Однако один критик написал: «После прочтения книги Ахмедовой, я еще больше запутался в этой их психологии». Это художественный вымысел или у вас был, скажем так, некий источник? Или вам не хочется отвечать на этот вопрос?
– Я получила две «Искры» – это высшая награда в области печатных СМИ. Одну за репортаж «Понять дракона», в котором описывается дагестанское бандподполье. Вторую – за репортаж о моей жизни с екатеринбургскими наркоманами на варочном квадрате. Исследованием психологии шахидок, слава тебе господи, я никогда не занималась. Я вообще эту книгу написала два года назад, я уже так далека от нее, а меня все продолжают терзать вопросами про смертниц. Возможно, я знаю о них чуть больше, чем обыватель. Но не больше спецслужб, не надо себя переоценивать. Просто когда я писала свои кавказские репортажи для «Русского Репортера», я общалась с некоторыми девушками, которые хотели бы себя взорвать. Я много раз говорила, что никогда не брала интервью у смертниц. Как я его возьму, если смертницей она становится после смерти? Моя героиня стала смертницей после того, как погиб ее муж. Она не хотела, в общем-то, отомстить за него. Наверное, в тот момент она была не человеком, а машиной, существом, загнанным обстоятельствами жизни, и некому было ее встряхнуть. Я – не специалист по смертницам, я всего лишь написала одну книжку про смертницу. У некоторых сотрудников спецслужб, с которыми я общалась, есть, например такая версия: эти девушки, сами того не ведая, могут переносить что-то из пункта «А» в пункт «Б», а при пересечении пункта «С», лежащего между «А» и «Б» их взрывают. То есть на кнопку они сами не жмут и знать не знают, что сейчас умрут. Это версия не моя, а спецслужб. А, вообще, я думаю, что случаи бывают разные.
– Приведу ваши слова, сказанные в одном из интервью: «В Казани насиловали бутылками из-под шампанского. На Кавказе такое происходит каждый день и гораздо более садистским способом. Никто же не говорил об этом». И вы не говорите? Что же там происходит?
– Ой… а я это говорила, да? Уже не помню. Но, да, я, конечно, против пыток и против насилия, а тюремного – тем более. В начале августа я вернулась из Грузии. Все мы знаем, что в прошлом году накануне парламентских выборов там были обнародованы кадры из Глданской тюрьмы, где содержались в том числе политзаключенные – оппозиция режиму Саакашвили. Мы видели по центральному телевидению, как людей насилуют швабрами, бутылками и прочими прекрасными предметами.
Грузинское общество возмутилось. Массово вышло протестовать. В конце концов это как будто бы и привело к смене власти. Хотя, конечно, не совсем это, но не будем вдаваться в грузинские подробности. Мне кажется, это нормальная реакция здоровых людей – выйти и протестовать против пыток. Я бы тоже вышла. И я готова выходить. Здоровое ли наше общество? Ну, не знаю… Когда смотрю на Госдуму, а она же у нас что-то вроде жизненно важного органа, и вижу, что там собрались люди, массово проявляющие отчетливые признаки умственного и душевного нездоровья, как же я могу говорить, что наше общество — здорово? Не могу…
– Вы почти неделю жили с наркоманами, до этого среди бомжей. Кто эти люди? Потерявшиеся или потерянные? Откуда в обществе такая невыносима брезгливость к ним? Меня вот потрясла картина – Папа Римский моет покрывшиеся язвами ноги нищих….
– Это, наверное, люди, пойманные обстоятельствами и своими личными слабостями. Мы же знаем, что дешевыми наркотиками дети богатых родителей не пользуются. Как я могу ответить – что это за люди? Люди как люди. Обычные люди, попавшие в беду.
Что качается брезгливости, вы видели когда-нибудь тех, кто пользуется «крокодилом» (от ред. – это синтетический наркотик – «самоубийца», сделанный из аптечных препаратов.)? У них гниет кожа, а потом покрывается шрамами, делая ее похожей на крокодилью. Вот я, например, не очень боюсь смотреть на гной, кровь и язвы, но и то я все это терплю, потому что у меня работа такая. А кто в бытовой жизни захочет иметь рядом с собой такого человека и трогать его гнойные язвы?
Недавно я пыталась вызвать одному наркоману Скорую возле метро. Врачи его не взяли, сказали у них предписание – не брать наркоманов. Негуманно, же правда? Оттуда и брезгливость общества, которое не знает и не хочет знать ни обстоятельств жизни этих людей, ни их внутреннего мира. Всем почему-то кажется, что это какие-то другие люди. Но нет, они те же самые, что и мы.
