Мы с матерью часто приносили ему чинить свои поношенные ботинки и туфли.
— Извините, — обычно говорила с поклоном мать: — Не почините ли в долг, до зарплаты? Они совсем прохудились…
— Починю, — кивал с улыбкой дедушка Идрис, — Не переживайте, Лена. И с деньгами не торопитесь. Всю жизнь я сапожником проработал и понял: это Аллах великое счастье мне дал. Кропотливо и тихо, но все же помогать людям…
— Вы нас очень выручили, — мать доставала из пакета ботинки, которые явно когда-то просили кашу, потом ее переели, и их стошнило…
— Ой-ой-ой, — качал головой седой Идрис, но, заметив печальный взгляд матери, кивал: — Подошву новую пришью. Починю.
Я крутилась неподалеку, зная наперед, что без конфеты от него ни один ребенок не уходит.
***
В темно-перестроечные времена получить ириску, а может быть даже карамельку от кого-то из взрослых — было для меня делом чести.
Нашарив в кармане сарафанчика белый мелок, обмененный мной у другого ребенка на кусок батона, я принялась рисовать на асфальте картинки, внимательно посматривая на старика.
Так сначала появилось солнце с кривыми лучами и кот, задумчиво смотрящий на мышь в короне. Мышь получилась большая, побольше солнца, и ей пришлось зайти за угол синей будки…
Для своих шести лет я рисовала неплохо и очень гордилась тем, что умею на асфальте создавать целые сказки-картинки.
Но — места для продолжения трудов не было!
Другой не менее гениальный художник, уже изрисовал асфальт позади будки сапожника и всю ее саму…
— Полина! Полина ты где? — услышала я голоса взрослых.
— Тут я! — крикнула в ответ.
Появились уставшая мама с пустым пакетом и дедушка Идрис. Он прихрамывал, опираясь на тросточку, и шел с большим трудом.
«С немцами храбро воевал. Герой…» — вспомнила я фразу кого-то из соседей.
— Чего ж ты убегаешь? — спросил он.
— Вот… — я показала на чужие рисунки: — Смотрите!
— Вижу, — дедушка Идрис нахмурился: — Опять скверные мальчишки нарисовали войну.
Я всмотрелась в чужое творчество.
На синей будке был нарисован белым мелом дом, который горел. Из него вырывалось белое пламя. Какие-то маленькие фигурки стреляли друг в друга, и от их оружия шли длинные штрихи, попадающие другим фигуркам в голову и сердце.
А под ногами, на асфальте, расположился большой пистолет, совсем как у меня — водяной, с которого мы с друзьями стреляли в жаркое лето по прохожим…
Только этот был настоящим! С таким можно играть в «войнушку»!
— Придется опять смывать и чистить… — Идрис явно расстроился.
— Вам помочь? — спросила мама, — Я могу отмыть.
— Нет. Спасибо, Лена, я сам. Это мальчишки местные хулиганят. Плохие рисунки, очень плохие.
— Почему плохие? — удивилась я, — Нарисовано здорово, мне бы так уметь…
— Нельзя, — он наклонился ко мне, — Запомни, нельзя ни в коем случае рисовать войну. На войне убивают людей: малышей, женщин и стариков. Когда дети рисуют войну или играют в нее — это самое страшное. Тогда война непременно случится!
— Значит, нельзя? — шепотом переспросила я.
— Да. Так гласит древняя легенда! Обещаешь, что не будешь?
— Обещаю!
Дедушка Идрис засмеялся и, погладив два торчащих на моей голове хвостика волос, вручил настоящую Жвачку!!!
Это была неслыханная роскошь.
От счастья я даже забыла поблагодарить его. Запрыгала как заяц и пустилась в пляс вокруг синей будки, прижимая к груди свое сокровище в голубой бумажке с надписью «Love is…»
— Простите ее — сказала мама: — Она еще маленькая…
***
Прошло несколько лет. Война в нашем городе стала чем-то неотделимым от человеческой жизни, а главное неотделимым от внезапной и бессмысленной — смерти.
Четырехэтажный дом по улице Заветы Ильича уже неоднократно горел, и мы хоронили жильцов. Моего родного дедушку разбомбили в больнице. Ему было 72 года. Участник ВОВ. Лежал на операции с язвой желудка…
Мы не могли похоронить его неделю. Шли бои.
— Так трудно потом положить в гроб… — плакала мама.
Слезы текли, но она их не вытирала.
До этого мы уже похоронили бабушку и прабабушку.
Но старичок Идрис, живший в соседнем подъезде, все так же шутил, несмотря на бомбежки, кормил детей и подростков сушками и обещал:
— Разум восторжествует, и эта чудовищная война обязательно закончится! Ведь хорошие люди — не хотят воевать…
В мальчика восьми лет, жившего на самом верхнем этаже, попали осколки. И мы все ходили посмотреть, как это — быть в осколках.
Руки и ноги его опухли и нагноились в местах где, проникло железо.
Но он старался нам улыбаться и говорил:
— Я потерплю и не буду плакать!
Потом мы узнали, что его удалось вывезти в госпиталь и спасти.
Многих соседей — хоронили в огороде. Я узнала, что лучше всего это делать в яме, где недавно разорвался снаряд. Земля — рыхлая и мягкая там, несмотря на зиму…
Только страшно, пока люди не умрут. Они — кричат, потому что им очень больно, от ранений не совместимых с жизнью…
6 августа 1996 года, в нашем районе с новой силой начались бои.
К тому времени, я считала себя большой — 11 лет…
Спросила взрослых:
— Что там, на улице?
Баба Настя, забежав к нам с мусорным ведром, сообщила:
— Русские войска уходят! Бросают Грозный и уходят! А боевики их подгоняют пинками… Дали 48 часов…
Судя по стрельбе, так оно и было.
Началась Летняя Война.
Хотя ее нет в учебниках истории, она унесла множество мирных жителей из города Грозного во владения Смерти.
Только около нашего подъезда погибло более 10-ти человек от внезапно разорвавшегося снаряда.
Я как раз принесла с колодца воду, и за мной закрылась дверь. В этот миг и прогремел взрыв…
Молоденькую девушку ранило в живот, и она, побелев, упала на ступеньки.
Ее брату — оторвало голову. По частям человеческих тел в подъезде можно было изучать анатомию…
Сосед Адам с оторванной ногой катался около нашей входной двери и кричал:
— Дайте мне умереть! Я не хочу быть калекой!
А моя мама накладывала ему жгут и приговаривала:
— Жить надо! У тебя трое детей маленьких — и жена беременная. Придется жить! Потерпи…
Но, несмотря на все события, дедушку Идриса я не упускала из вида. Он, правда, совсем постарел и уже не обещал, что война скоро закончится. Иногда он сидел на скамеечке и глядел в небо на тяжело гудящие самолеты-истребители.
«Наверное, он хочет понять: — думала я, — Почему светит солнце, бегают кошки друг за другом, а нас — убивают, но Бог ничего не делает…»
— Заходи домой, Идрис! — кричала его старушка: Вдруг сейчас начнется пальба…. Тебя убьют! Убьют!!!
Но дедушка Идрис не обращал внимания и даже не пригибался, если начиналась перестрелка. Так и сидел под деревом.
Русских жителей после первой войны было мало, кого убили, кто-то сам убежал в Россию скитаться и нищенствовать…
Но в нашей четырехэтажке по-прежнему жило несколько семей.
Напротив квартиры Идриса проживала тетя Валя с Аленкой.
Аленка была младше меня, и мы часто играли, а тетя Валя общалась с моей матерью.
Несчастья так и сыпались на эту семью. Сначала у Аленки сгорел отец Борис. Он кинулся на пожар — тушить и задохнулся в дыму. Потом от голода и холода умерла ее бабушка Римма в зиму 95-го…
Соседи — чеченцы засматривались на их обставленную трехкомнатную квартиру, но — не трогали. Предлагали даже продать по дешевке, но тетя Валя не захотела:
— Здесь могилы родные. Куда я поеду?
В конце августа, когда залпы орудий уже стихали вдали, и мы стали робко надеяться на некое подобие мира — случилось непредвиденное.
Люди с оружием в руках пришли убивать тетю Валю.
Это были чеченцы — боевики. Четверо.
Как потом рассказывали соседи, в руках у них был приказ, подписанный Басаевым, с красивой печатью волка.
«…Признать Валентину врагом чеченского народа за предательство и помощь федеральным войскам…» — прочитала соседка Роза, вышедшая на шум ломающийся двери.
— Семья приговаривается к полному уничтожению! — объявил собравшимся соседям главный бандит, — А пострадавшему нашему брату Адаму переходит ее жилье и все вещи в качестве компенсации…
— Адаму? — спросил кто-то, — Из соседнего подъезда?
— Да, он потерял ногу в фильтрационном лагере русских убийц! При жесточайших пытках! Его «сдала» Валентина. Он правду рассказал!
— Так его же у подъезда ранило, когда он выпил водки и на гармошке играл… — удивилась Роза, — И не боевик он вовсе, а пьяница сраный… Лена с первого подъезда жгут ему наложила, иначе бы сдох, как собака. Какой фильтрационный лагерь?!
— Молчать и не мешать исполнению! У нас жалоба есть и приказ!
Дверь стала ломаться под ударами ног, а соседи бросились врассыпную.
Тетя Валя с Аленкой метались по своей квартире на втором этаже, понимая, что жить им осталось считанные минуты.
И тут вышел дедушка Идрис.
Загородив собой дверь в квартиру Валентины, он спросил пришедших с автоматами:
— Как можно уничтожить семью, где только несчастная вдова и ребенок?
— Расстреляем! — кричали разгоряченные парни: — Всех русских долой из Чечни!
— Я мусульманин, как и вы, — спокойно продолжал старик: — Я прошу вас разобраться, а не творить бесчестье и зло!
Тетя Валя слышала каждое слово: воспользовавшись внезапной заварухой, она с Аленкой связывали простыни, чтобы слезть с балкона.
Бандиты стали бить старика прикладами. Он упал. Но из последних сил цеплялся за дверь и кричал:
— Что вы творите! Там женщина и ребенок!
Потом его отшвырнули ногой и, сбив замок, ворвались в квартиру.
Но Валентина с Аленкой уже успели сбежать и затеряться в темных переулках частных домов…
Старик Идрис умер на руках у своей старушки.
Полина Жеребцова, писательница — документалист, при поддержке Binary com.
