— Расскажите, пожалуйста, Шахматное кино — это особая частота восприятия? Некое путешествие в глубину через белое и черное?
— Шахматное кино или шахматная культура это многоуровневая система знаков и символов, позволяющая посредством смысловых определений создавать языковые конструкции.
В современном мире искусство субъективно и фокусирует свое внимание на эмоциональной стороне. Одни и те же символы и знаки трактуются совершенно по-разному или вообще не несут никакой нагрузки. У древних цивилизаций искусство имело иное значение и иную структуру построения. Оно не разделялось на массовое, элитарное, религиозное оно было целостным и устанавливало коммуникацию с людьми разной духовной и интеллектуальной подготовки.
Искусство древних было более совершенным, и оно в силу своей универсальности может проявляться и в наше время. Классический пример — Данте, который пишет что в «Божественной комедии» существует четыре уровня посвящения. Не секрет что Данте был одним из руководителей тайного общества ведущего свое происхождение от тамплиеров. В музее Вены хранится медаль, на которой зашифрован титул Данте — «кадош», что на древнееврейском означает «посвященный». Это титул сохранился до сих пор в высших степенях посвящения масонства. Во времена Данте легко можно было попасть на дыбу, достаточно было усомниться в том, что Земля не лежит на трех китах, и ты становился еретиком.
В этой связи просвещенные люди, своего времени, были вынуждены объединяться в тайные организации, и создавать параллельную реальность посвященных.
И по этому Данте был вынужден писать, так как хотела католическая церковь, дабы не подвергать себя и людей, которые будут читать смертельной опасности, даже если он с этим не согласен. А уже возможности прочтения параллельных уровней зависело от степени подготовки.
Это могло проявляться не только в литературе, но и в музыке и особенно в живописи.
В кинематографе этого не было, так как кинематограф самый молодой вид академических искусств. А «шахматные» возможности в аудиовизуальном произведении колоссальны.
И единственная заслуга, которую я имею и мне приятно, что это оказалось важным для достаточно большого количества людей это, то, что я указал на эти «шахматные» возможности в кино и сам пошел этим путем. Кстати термин «шахматная культура» мне пришел во сне.
— Кто был ваш любимый режиссер? Тот самый мастер, который повлиял на стремление снимать кино?
— Несмотря на то, что я вырос на итальянском неореализме и являюсь автором антиголливудского манифеста, я точно помню тот момент, когда я решил, что буду заниматься кинорежиссурой. Это был 1985 год, поздняя осень, Грозный, кинотеатр «Юбилейный». Я ученик седьмого класса смотрю в полупустом зале фильм Формана «Пролетая над гнездом кукушки». В конце фильма Вождь говорит: «Пошли», и душит Макмерфи, а затем из душевой вырывает неподъемную мраморную колонну, выбивает колонной окно и убегает. Это произвело на меня такое сильное впечатление, что до сих пор, я вспоминанию, будто это произошло вчера.
Безусловно, фильм Формана одно из важнейших событий американской «новой волны», но занимаясь кинематографом профессионально, ты становишься старше, опытнее, мудрее и понимаешь, то, что в подростковом возрасте понять сложно, а именно, что задача настоящего искусства не развлекать, а духовно обогащать. Я не устаю повторять слова Экзюпери: «Есть лишь одна проблема – одна-единственная в мире – вернуть людям духовное содержание, духовные заботы…».
В этой связи для меня существуют два режиссера, Андрей Тарковский и Робер Брессон, которые являются ориентирами в огромном кинематографическом океане. И здесь дело не столько в эстетике, сколько в умение наполнять свое творчество не просто смыслом, а духовной энергией.
— Во время боевых действий вы находились на родине в Чечне? Как война повлияла на ваше творчество?
— С начало 90х я жил и работал в Москве. Когда появлялась возможность, я возвращался и снимал. Так после первой войны появился фильм «Город мой Грозный». Во время Второй чеченской я снял фильм «Молитва», который, к сожалению, не сохранился и фильм «Москва, Чечня, жвачка», у которого была более счастливая судьба, так как он был отмечен на нескольких международных кинофестивалях, а премьера фильма была в Южной Каролине на кинофестивале, который возглавлял Мартин Скорсезе.
— Чтобы вы посоветовали тем, кто перенес войны в Чечне, но не пережил их до сих пор?
— Это сложный вопрос. Как можно советовать человеку, что бы он забыл смерть близких?
Или насилие по отношению к себе? Но с этой болью жить нельзя, потому что она съедает изнутри. Если человек не сможет отпустить это, то у него не будет никакого будущего, потому что жить в прошлом не возможно. Я не говорю забыть, я говорю отпустить.
— Можно ли излечиться творчеством, будучи его творцом или наблюдателем?
— Настоящий художник живет в своем измерении, он создает мир, в котором он является творцом, он верховная власть, парламент, суд и президент в одном лице. Выйти из этого королевства и столкнуться с реальностями для художника всегда проблема и стресс. Я знаю большое количество таких художников. Вернувшись в свое царство, они, безусловно, могут излечиться. Только вот, кто больной, а кто здоровый, в данном контексте вопрос относительный.
— Кем вы ощущаете себя?
— Я ощущаю себя человеком, который, вопреки всем обстоятельствам, старается остаться человеком.
— Какие книги из детства запомнились больше всего? Какие герои?
— Самое яркое впечатление из детства было от романа «Над пропастью во ржи» Сэлинджера. Наверное, для большинства подростков Колфилд был олицетворением юношеского максимализма и нонконформизма, я перечитывал эту книгу по несколько раз и знал фразы Холдена наизусть. Мне казалось, что он такой как я, а я такой как он. Вообще-то это странная книга в мягком переплете, в котором отсутствует сюжет. Но сюжет в этой книги не главное, главное особое состояние.
Мне повезло, мы выписывали журнал «Иностранная литература» и я открывал для себя новые имена и новые книги. Этот журнал был для меня окном в мир, и я мог путешествовать по всему миру в 80 годы, не выходя из своего дома в Грозном.
Генри Миллер открыл для меня творчество Матисса и водил меня через весь Париж смотреть его картины, Юкио Миссима учил меня пути самурая в Японии, а Иосиф Бродский мне рассказывал о Джоне Донне.
— Фильм “Апокриф ”, посвященный проблематике соприкосновения двух культур — мусульманской и христианской был высоко оценен на фестивале. Скажите, по вашему мнению, эти две культуры могут сосуществовать мирно, без войн? Многие предрекают в будущем войну между Крестом и Полумесяцем.
— Когда мне задают такие вопросы, я сразу вспоминаю слова Сократа: «Есть только один Бог — знание. И есть только один дьявол — невежество»
Я думаю, главная причина в человеческом невежестве, а религиозное невежество это самый главный бич нашего времени. Именно используя невежество верующих, политики решают свои политические и экономические вопросы. У людей интеллекта, у истинно духовных людей никогда не будут никаких конфликтов, а если даже и есть вопросы, они всегда решаются тихо, мирно за столом переговоров.
— Несколько лет назад вы были в жюри Международного фестиваля мусульманского кино «Золотой Минбар». Скажите, есть будущее за этим направлением в искусстве?
— Если решаются просветительские задачи посредством кино, то тогда это имеет будущее. Но если мы говорим о настоящем искусстве, о большом кино ему бывает тесно в национальных и религиозных рамках и тогда оно разрывает эти рамки и становится достоянием всего человечества.
— Часто фрагменты ваших фильмов не имеют ярких красок. Почему?
— Я люблю черно — белую эстетику и использую цвет только как инструмент что бы выделить важные вещи и расставить правильно акцент. В «Апокрифе» это чемоданчик, в «Белом фильме» — мусорная свалка, а в «Лакримозе» — космос и птичка. Если хотите, это подсказки.
— Сколько жизней, по-вашему, проживает один и то же человек за один земной срок?
— Один земной срок — одна жизнь. Конечно, для удобства мы можем делить ее условно на сколько угодно частей, но жизнь одна.
— Может ли человек измениться от палача до святого или наоборот? Или это только иллюзия?
— Все возможно.
— Есть ли у вас представление о будущем Чечни?
— Помните как в «Гроздьях гнева» у Стейнбека, «В душах людей наливаются и зреют гроздья гнева — тяжелые гроздья, и дозревать им теперь уже недолго»
Сегодня в республике самая большая безработица, колоссальный отток населения и полная безысходность. Каждый день растет социальная напряженность и достаточно маленькой искры что бы ситуация взорвалась.
Совершенно очевидно что ситуация в Чечне скоро измениться, так как она достигла своей кульминации. Еще Наполеон говорил – «на штыках можно прийти к власти, но усидеть на них нельзя».
Самые успешные, умные с блестящим образованием молодые чеченцы находятся за пределами Чечни, большая часть в Европе. Совсем скоро они вернуться на смену сгнившему режиму и будут строить новую республику.
— Вы собираетесь работать в Японии. Как вы видите эту страну? Она обладает особым даром улыбки. Улыбка вопреки всему, несмотря ни на что. Это великое самообладание или маска пустоты?
— Японцы считают, что человек должен уметь прятать страдание за улыбкой. Есть даже японская поговорка — «улыбайся, пока страдаешь внутри». Формально это последняя страна в мире сохранившая титул Империи.
Правящий сегодня император Акихито прямой потомок первого императора, основавшего Японию в 711 году до нашей эры. Один только этот факт должен вызывать восхищение. Другой удивительный факт то, что в японском языке есть слово «Кароши», означающее «смерть от переутруждения». В среднем каждый год с этим диагнозом умирает десять тысяч человек. Известный анимационный режиссёр Ёсифуми Кондо умер с этим диагнозом в возрасте 47 лет.
Если и есть в мире самообладание, то оно кончено в Японии.
— В какой стране вы живете в настоящее время?
— Я живу там, где работаю, а работаю я во многих странах. Но семья живет в Бельгии, и большую часть времени я нахожусь там.
— Вспоминаете ли родные места? Горы и реки Кавказа?
— Я вспоминаю старый Грозный.
— Вы считаете, что варвары не должны быть у власти. Я с вами полностью согласна. Но кто должен управлять народом?
— Разумные существа, предпочитают власть разума. Государственное управление должна осуществлять интеллектуальная элита.
Полина Жеребцова
