Довольно давно, пожалуй, несколько лет назад, мне пришлось работать с интересным и достаточно образованным режиссером, который мог часами вслух рассуждать о телевидении, его природу, метафорические ряды и параллельный монтаж. Слушать его было интересно, а вот смотреть работы этого телевизионщика на экране почему-то нет. Я долго размышлял, почему так случается, почему творец, а он действительно был творцом, может упражняться в теоретических рассуждениях, а когда речь заходит о воплощении, – высокие слова куда-то испаряются и наблюдаем банальный штамп.
Со временем я понял причины такой раздвоенности, по крайней мере, думаю, что понял. Выпускник элитного тогда ленинградского вуза, начитанный и талантливый, вел такую же двойную жизнь. То есть на работе, в „курилке” он был этаким интеллигентом, интеллектуалом, а в быту – люмпеном, интересы которого сводились к „жратвы”, „выпивки”, „слои”. К слову сказать, русскоязычная культурная среда тогдашнего Львова роилось такими типами, их можно было встретить на Армянском, в букинистический магазинам, где они часами выбирали себе „вкусности” для мозгов, но после этих „тусовок” за чашечкой кофе они шли в свои гнезда, чтобы квасить „чернила”, закусывая квашеной капустой.
В последнее время меня несколько шокируют внезапные изменения лексики еще вчера, казалось бы, изящных и умелых авторов. Я могу понять все, – эмоциональное выгорание, потребность момента и прочее, кроме одного, – это допустимо для профессиональных политиков, которые давно отбросили церемонии и сантименты, для которых погоня за голосами стала профессией, смыслом жизни, индикатором успеха. Я не понимаю одного, – зачем интеллектуалам унижать свой креатив до уровня люмпена, оперируя ненормированной лексикой, тем более – несвойственной для большинства регионов Украины.
Я знаю, что еще один мой коллега сделает упрек о том, что „сучукрмова” – это не только лексикон Франка и других крупных, но и отборная брань, без которой не проходит жизнь. Но маразм заключается аккурат в некорректность этой брани, неестественности ее употребления в определенном контексте, тем более – в ее не форматности, когда речь идет о определенную личность с определенным авторитетом среди более-менее образованных кругов. Маразм заключается в том, что стремясь унизить оппонента, мы часто сами выбираем позицию униженного, а следовательно, – во времена более спокойные и приличные говорили о благородство, мораль и другие не свойственные для политики смыслы, к слову, требуя того от других.
Не менее уважаемый мной Бодрияр имел по этому поводу свою точку зрения: „Речь идет теперь не о выражения или высказывания чего-то, а только о симуляцию социального, которое уже ничего не выражает именно и именно есть невыразимым”. Дело в том, что немало партийных сред, которые с’появились в последнее время с легкой руки далеко не левых политиков, считают правилом хорошего тона артикулировать именно левые лозунги, акцентируя внимание на социальном. Но беда в том, что они говорят от имени народа на фоне молчание самого народа. Бодрийяр продолжает: „Такова природа молчания масс. Но таким образом оно является парадоксальным – это не молчание, которое не говорит, это молчание, запрещающее чтобы о нем говорили от его имени”.
А, может, все гораздо проще, может следует почитать Белковского с его характеристике посткоммунистических сообществ, которые, по мнению россиянина, является „властью классических торгашей… Никаких ценностей за пределами торно-денежного обращения не существует – лишь голый PR, прилагаемый к коммерческому обороту… Они хватают день, пьют воспаленными устами с реки на имя фарт. Они уйдут, когда почувствуют в речной воде привкус песка”.
